|
Для общения бельчан - настоящих и бывших - наша ностальгическая страница: Майн штетелэ Бэлц 
Beltsy Cemetery Fund Анкета бельчанина Bоспоминания Старые фотографии Творчество бельчан Наши ссылки Всякая всячина наш баннер  Объявления
|
Изольда Фомина (1932-2006)Майн штэйталэ Бэлц
И я, и дочка –- мы выросли в небольшом городке Бельцы в Бессарабии. Мать вывезла меня еще маленькую в местечко Чинишеуцы в 1940 году, когда Бессарабию от Румынии отобрали и присоединили к России по какому-то там соглашению, о чем я тогда, конечно, не знала и не подозревала. Но не в этом дело.
Санкт-Петербург, 2001 г.В 1944, как только Бессарабию освободили, мы туда вернулись из эвакуации. Но теперь уже в городок Бельцы, тоже на севере Бессарабии. Бельцы -- небольшой еврейский городок, о котором поют песню сестры Бэрри – «майн штэйталэ Бэлц» - так звучит его название на румынском и идиш. Население трехязычное: домашние языки – русский и идиш, официальный – при румынах – румынский, который советские велели именовать молдавским и писать на нем кириллицей. Так я до сих пор на нем и пишу, если приходится. Потом война, эвакуация, а в 44-м обратно. Школа русская, а молдавский как второй иностранный в школе, в жизни он требовался только на базаре. Это все присказка, а сказка впереди. Одноэтажный дом, в котором мы жили, окнами выходил на центральную улицу, которая, как вы сами можете догадаться, называлась улицей Ленина. Двор – каре из таких же бывших частных домов. Соседи по коридору – мадам Векслер (бабушка) и мадам Нейман с детьми Борей и Ритой. Во дворе – мадам Лесник, мадам Барышник, мадам… (забыла), аааа! Мадам Богомольник! И их дочка, Адэла и их зять Фима, рыжий такой (жили особняком, в глубине двора). Глава семьи Богомольник был известный дамский портной, шил пальто всему бельцкому бомонду. -- Кто вам шил пальто? Богомольник? – спрашивала какая-нибудь дама свою знакомую. Это был комплимент, который означал, что пальто сшито очень хорошо. А напротив -- просто Бетя Львовна и Броня – эти не мадам, потому что они были приезжие, «советские» и их называть «мадам» не полагалось. Они считались евреями второго сорта, так как были заражены вирусом советскости, скандалили между собой, а сын и внук -- Ника -- мог оборвать чужое дерево с абрикосами или просунуть палку в дырку сарая и перебить все баночки, припасенные для «закруток». Этого Нику они били, а в еврейских семьях бить детей совершенно неприемлемо. Они как-то умеют воспитывать детей без наказаний и битья, и дети у них раскованные, свободомыслящие, с чувством юмора, родителей любят и почитают. Может, им и делают внушения и выговоры – да наверняка! — но так, чтобы посторонние не слышали: нельзя унижать детей. В еврейских семьях мужчина – молчаливый кормилец, добытчик, к нему со всем почтением, но всем остальным заправляют женщины и всякими пустяками его не отягощают. Он молчалив, но слово его весомо и обжалованию не подлежит. И вот посему во всех эпизодах у меня действующие лица в основном женщины. Одно из моих окон выходит на центральную улицу. Я еще сплю или только просыпаюсь -- стук в окно. Не отвечаю, неохота вставать. – Изольдочка, открой, я знаю, ты дома… Я странный сон видела, хочу тебе рассказать.. .(Молчу). – Индюка видела, к чему бы это? Придется открыть, так как индюк по ее мнению – это к сердитому мужчине. Это моя приятельница Лиза Сирота, учительница и детская поэтесса, у нее вышло уже два сборника детских стихов в молдавском издательстве. Украинка, женщина приветливая, ласковая и незлобивая. Иногда звонит мне: -- Какое определение мне придумать к слову паутины? Вот лето, жара и паутинки среди деревьев лица касаются… каких паутин? -- Шершавых, - говорю, чтобы отвязаться. -- Ой, верно! Здорово! Именно шершавых! Вешает трубку. А теперь вот индюк приснился, надо толковать. Открываю. Под моим окном м-м Барышник караулит молдаванок, которые идут на рынок продавать «курей» и уток. Они несут их за ноги связками вниз головой, крылья растопыренно висят, птицы в каталепсии. -- Кыт дай? (сколько тебе дать) – спрашивает их м-м Барышник и тянет утку к себе. -- Чинч (пять)! – отвечает та, отнимая утку. Утка: крррряяя!. -- Доу (два)! -- Утка оглушительно крякает. -- Патру! (4) -- отвечает хозяйка и тянет утку к себе. Кррряяя! орет утка. -- Доу ши жумэтате! (2 с половиной)! Кррряяя! Сходятся на трех, но я уже не сплю. Перед Песах старая м-м Векслер-бабушка стучалась ко мне и через дверь спрашивала с неподражаемым акцентом: - Зельда, вам мацу заказывать? И получала утвердительный ответ. Потом стучалась м-м Лесник: - Изольда, там живые карпы, вам брать? – Да их чистить не люблю, - отвечала я…-- Ну, я вам почищу... – Тогда брать! – с готовностью соглашалась я. Я – сова. Встаю поздно, и когда выбираюсь, м-м Векслер, окна которой выходят на солнечную сторону (+35* в тени), стонет: -- Ой, вэйз мир, такая жара… Ну, где ваш байковый халат? - Совсем не жарко, - отвечаю я. - Эта ночь нашли двое замерзших…-- иронизирует соседка. - А в Израиле еще жарче, - говорю, - вы бы поехали в Израиль? - Поехала?! Я поползла бы по шпалам! – отвечает м-м Векслер (на дворе 1965 год). -- Бабушка! – раздается из их квартиры голос Бори. - Рита уже час надевает чУлки! -- Рита! – кричит не открывая дверь бабушка. - Такая старая девка не может надеть чУлки! -- Бабушка, Боря кладет мне на голову селедку! – отвечает из-за двери детский голос. -- Боря! -- кричит бабушка. -- Перестань класть Рите на голову селедку! Ой, вэйз мир, вэйз мир, эти дети сведут меня с ума! Чтоб я уже была там, где ваш дедушка… -- Боооря! Перестань купаться в моей кровИ !!! Но это все так, без злости, нормальный мирный разговор с беззлобно балующимися детьми, с которыми живут исключительно мирно. Она даже не заглядывает в квартиру – знает, что ничего страшного там не происходит и не произойдет. -- Вы слышали? – спрашивает меня соседка. – Утром Броня скандалила с мужем (это советские), и Бетя Львовна (теща) что-то кричала на зятя… и она разбила стекло в двери и махала рукой и кричала, что ее убивают... -- Нет, не слышала, – отвечаю я. -- Ой, Гот.. – вздыхает соседка. У местных такого не бывает. -- Соня, вин гейст? – доноситя со двора. -- Эээ, иду искать мэциес... Во дворе жили три кота: Солдат, Васька и Лизка, который вначале считался кошкой, а впоследствии оказался котом. Имя так и осталось. А у меня был рыженький Ицик. Иногда я выливала перед нашим входом во дворе на асфальт валерьянки, и все дворовые коты лизали ее и потом валялись, тря спины об облизанное место. Шатались, дрались. Пели песни, словом, вели себя как заправские пьянчуги. Кроме Ицика. Он сидел чуть поодаль и с презрением смотрел на этих плебеев. М-м Векслер однажды не вытерпела: -- А почему вы назвали своего кота Ицик? -- А он же непьющий, - ответила я, и подозрения о моем антисемитизме у м-м Векслер отпали. Я работаю в школе, наш химик -- мой хороший приятель, Александр Миронович Перкис, лысоватый такой, и вдруг замечаем, что как-то лысина стала меньше. -- Саш, - спрашиваю его, - что ты делаешь, у тебя волосы стали погуще? -- Есть такое средство, - на полном серьезе отвечает он, - «цыгинэ бэбкес» (козьи орешки, или козьи говёшки, но это я узнала позже). -- Пойдешь не в аптеку, а в магазин медицинских товаров, что на Ленинградской, там и спроси… Ну, я и спросила… -- Кто вам сказал? -- Александр Миронович, говорю… -- А-а-а! Гейт аран руз… Сашка был очень доволен. -- А гейт аран руз, - спрашиваю у него на другой день, - это что такое? -- А это, - говорит, - значит «приходите завтра». И хохочет, гад… Позже, когда он приехал к нам в гости в Ленинград, он как-то между прочим сказал, что он – прямой потомок царя Соломона. Я опешила. -- Откуда ты знаешь? -- По фамилии, - спокойно ответил он... Но объяснить ничего не захотел.Не знаю - правда или иносказательно, или пошутил. Кто его знает... Все может быть -- ему виднее. А вот мы своих предков, кроме деда да бабки, и не знаем... ПО ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ С ОРКЕСТРОМ проходила раньше похоронная процессия -- и дальше, дальше, с Шопеном… Религиозно-национальные похороны, видимо, не разрешались, никогда я не видела черного покрывала с Моген Довид, перемена декораций совершалась уже там, на еврейском кладбище, а пока что по ул. Ленина нельзя было определить национальность усопшего. М-м Векслер первая подходила к воротам и спрашивала у участника медленно идущей процессии, кого хоронят. Если кого-нибудь из еврейской семьи – все соседи долго выясняли, кем и кому приходится усопший, пусть ему земля будет пухом, хороший человек был, и медленно печально расходились по своим кухням, сокрушенно покачивая головами и скорбно вздыхая. На церемонию похорон не-еврея - гоя реагировали короче: тут же возвращались в свои кухни чистить рыбу и начинять шейку. Это был другой мир, который их не касался. – Что ты помнишь из эпизодов про бельцких обывателей, вообще про Бельцы? Напомни… – подумать надо... Ээээ... Да так, вообще-то ничего конкретного. Ну, Александр Семенович Мейлихзон - этого ты и сама помнишь... Его можно доооолго описывать... Как-то я сказала при нем что-то про А.К. Толстого, он и загремел: "Бунт в Ватикане!" (зачел полстиха) - и трубно захохотал, потом зачел "Казаки и поляки..." из «Истории государства Российского» и тоже хохотал... Любую оперу мог "напеть", языков кучу знал - несомненно знал и иврит, и в ешиве учился. Но не рассказывал. Время было не то. Про него отдельно писать нужно. Гекзаметром… Чего только стоило, когда он что-то вспоминал из своей разнообразной жизни, и вдруг вмешивалась его жена, его дорогая Сонечка: - Ася, ну что ты. Это же было еще до Первой мировой! Мы просто столбенели от этого. И очень я довольна, что успела принести ему почитать только что вышедшего тогда «Мастера и Маргариту» и приволокла магнитофон с бобиной Jesus Christ Superstar. Он оценил и то и другое вполне! Вообще это был человек того же типа, что Тимофеев-Ресовский. Зубр. Учился он в Ясском университете, и на каком-то курсе был один! Один студент был, и ему читали лекции по полной программе… Только советская власть ему хода не дала: чуждый элемент, 5 графа, сиди и не высовывайся. Правда, Сонечка его считала, что не советская власть, а преферанс… А еще вот что помню: Яков Наумыч, историк, как же фамилия, еще сын у него был, дочка красавица-умница (Чара, ааааа! Ну как же, Линденбойм!) - кажется жена у него была какая-то его родственница... Агаа.....! Значит что? Значит, они были правоверные все! Иначе зачем на родственнице жениться? Значит, они хупу делали? А они все ее делали! Мы ничего не знали! И песни пели промеж себя, аф дем припечек. Фрейлехс. Без нас... Параллельной жизнью. Имена у всех были еврейские (это я знала). Только не надо злобиться - вот мол какие обособленные. Ну и что? почему они обязаны пускать кого-то в свой еврейский мир? Плохого они нам не делали, это точно. А что хотели жить там, внутри, со своей Торой, ребе, хахамом и шойхетом - это их дело... Ведь надо признать, что были у них основания для эээ ...мягко говоря неудовольствия на гоев (коммуняк). И преследовали за справление религиозных ритуалов тоже огого. А я насколько равнодушна к православным ритуалам (а официальное сексотское и зажратое Православие так просто терпеть не могу!), настолько уважаю еврейско-иудейские ритуалы и заповеди как УНИКАЛЬНОЕ (и как оказалось = действенное) средство сохранения нации в суперэкстремальных условиях в течение двух ТЫСЯЧ лет! Так вернемся к бельцким аидам. Вот хотя б тот же Яков Наумович Линденбойм. Он был узником какого-то Бухенвальда или Аушвица. Точно не знаю. Человек такое прошел!... Его просто сжечь не успели - печи были перегружены. И что? Может быть, ему платили пенсию повышенную и пр.? Щас. Спасибо, что не сослали... Бабушка мне рассказывала, что он раз за разом подавал в партию (веяние времени или завучем хотел стать... это для Гоголя ситуация, да...) - и его каждый раз не принимали, говоря: а почему ты, еврей, выжил в лагере? Подозрительно!… Подозрительно... (Хотя если уж подозрительно, то как раз и то, что не сослали наши...) Он должен был быть молодым тогда, в лагере. он, мне кажется, моложе бабушки был – сын - был мой ровесник, а Чара всего на.лет 5-7 старше меня. Меня это тогда ужасно травмировало. Жалко было Яшку Наумыча. А говорила это на собраниях Зинаида. Директриса-змея. Помнишь ее? Бабушку третировала всяко. У нее еще сестра была, Саша-портниха, не злобная, тихая библиотекарша. Фамилию ихнюю не припомню, а отчество у них - Анфимьяновны, редкое. – Фамилия Дитятины, а муж у Зинаиды был Маслов, наш физкультурник. Он Зинаиду бил. Бабушка еще дома насмешливо рассуждала : – Не понимаю, как это может быть, чтобы беспартийный бил члена партии? - Они хоть и не еврейки, но напишу: Рассказывала ли, не помню. Дело было лет уже 7 назад, мистика: гуляли мы по Одессе, и нашли букет тюльпанов, новый свежий букет. Мы его и взяли. А оказалось, что там четное число цветов, и было это в поминальное воскресенье (когда водку на кладбище жрут). Ну, то есть покойнику кто-то нес да не донес. А покойничье брать нельзя, ну да я же материалистка-атеистка несгибаемая, как рэльс. И что ты думаешь, в тот же день являются ко мне две мойры с того света, страшнющие, древние, сморщенные - пером не описать... Кто? Та Саша Анфимьяновна и Ольга Гончарова (вот фамилия досталась карге!) - пришли бабушку помянуть! Елы, грубо говоря, палы, я просто осатанела от них, а главное еле отбилась: немедленно хотели идти на кладбище! Сидели три часа, рассказывали мне какие-то мумийные сушеные "новости"... Одно мне понравилось: про Зинаиду, что у нее сенилия, ни черта не соображает совсем. Саша (бедная!) слезилась: ну за что ей такое, ведь такая была святая, никому зла не сделала, ни-ко-му... Я смолчала про плакавшую от ее придирок бабушку, не стала напоминать альбом, который завела Зинаида в школе, и ей туда учителя должны были эклоги и оды писать: "Вы - эталон!" Это Яшка Наумыч написал про эталон, но бдительность ее все равно не победил, кажется... Гоголь - нет, Гоголь не осилит... как выживал еврей. Есть специальная молитва такая - Коль Нидрей, "Все обеты" - в Йом Кипур снимаются с еврея все обеты, данные по принуждению и для спасения жизни... А потом, когда эти эринии ушли, и я на голову себе холодной воды полила, я поняла: это же тот покойник, сквалыга, чьи цветы, нажаловался ТАМ бабушке... И она наслала мне гарпий этих... Вот и не верь. До сих пор, как вспомню их, оторопь берет, до чего жуткие старухи... Помню старинную кирпичную школу, где директорствовала Зинаида в пору своего расцвета. Здание осталось от румынской гимназии – мраморные полы с черной полосой посередине, высокие окна, чистота и чинность. Во время урока – тишина мертвая… Директрисы все боялись до судорог. Школа была образцово-показушная, передовая, а это значило, что там терроризировали учеников ношением формы и оголтело бросались на все модные пэдагогические веяния и методы. Которые очень скоро, конечно, оказывались пшиком. В те поры, как я училась в начальных классах, помню два сумасшествия – «комментированное письмо» (ученик пишет упражнение и читает его вслух, всего делов-то!), и увлечение «стендами». В коридорах стояли огромные стеклянные такие витрины, а в них пылилось «творчество» учеников – поделки, вышивки, рисунки. Атмосфера в школе была почти гимназическая – банты только черные, на праздник – белые, никаких кофточек поверх форменного платья (а в мраморном здании было жутко холодно! Поэтому бабушка всовывала мне шерстяную кофту под платье, и она немилосердно кололась). Помню, как старшеклассница явилась в школу завитая и ее волокли под кран – мыть голову, смывать разврат! И бесконечные сборы, линейки навытяжку… Внести знамя! Трамтрамтрамтрррррррррррррам – барабаны, тутудутУУУУУУУ – горны (чтоб им!…) и несут навытяжку, вскидывая ноги, как фашисты на параде, знамя – роскошное, тяжелое, бархатное, с кистями. Как знамя полка. После 4 класса меня перевели в 6-ю школу, не показушную и не образцовую. Господи, как я вздохнула, как полюбила ее! Школа-то была хорошая – учили хорошо. Я до сих пор терроризирую своих детей тем, что помню, что мы учили в каком классе! Что говорить, если в моем выпуске с золотой медалью вышло 7 (семь) учеников! А вот упоения общественной работой не было - отбывали собрания «для галочки» и все тут. Никаких методов, никаких стендов.. В связи с этим я всегда удивляюсь вот чему. Советская школа постоянно была в горячке от каких-то идей, от каких-то педагогов-самородков – одни писали книги о проникновении в детскую душу, другие изобретали чудернацкие приемы… А выходили оттуда в массе в общем-то невежды. И историю мы как следует не знаем, и языки – совсем никак. Ну разве что математику-физику еще туда-сюда... А вот как почитать про царские гимназии – хоть Кассиля, хоть Чуковского, хоть Паустовского, да много кого! – учителя гимназий все какие-то уроды да монстры. Никаких приемов, чуть что – единица! Вон из класса! И сплошная зубрежка. Никакой методики-педагогики. А выходили оттуда блестяще образованные люди: и гвельфа с гибеллином не спутают, и латынь-греческий знают, не говоря уж о 3-4 современных языках… Вот почему ж такое, а? Да, так про евреев. Ну, про Векслер и Розу ты и сама помнишь. Мадам Лесник (толстая) и мадам Барышник (худая). У мадам Барышник еще бабка была жива -- её мать, или кто, но древняя и сушеная, как лист. Летом Барышник ее выводила, сажала в кресло возле дома во дворе. Старушка сидела в кресле молча, но, кажется, соображала. Что-то в этом было трогательное, вечное... Мадам Барышник заботилась, разговаривала с ней. На идиш говорили. Жалко, сочный такой был язык. Нет, не помню я ничего. Напишешь мумуар - пришли почитать. - Когда мы впервые привезли катушку (магнитофоны тогда были катушечные) с песнями сестер Бэрри, позвали слушать всех соседей. Они слушали все молча, но с таким чувством.. Когда катушка закончилась, м-м Лесник сказала: -- Если бы я вас не стеснялась, я бы плакала... Анна Файн
Прабабушке
Набить подушки пухом чистых куриц, Кошерных куриц - в Умани иль Сумах, Их сладко было в ту субботу кушать, Домой с базара принесенных в сумках. Невесткину стряпню ты хвалишь громко, А про себя вздыхаешь обреченно: Нет, не понять надменному потомку Старинных таинств кугеля и чолнта. Прабабушка, мне не сыскать погоста, Где кадиш над тобой читает липа. Твое лицо задумчиво и просто Покоится в тени дагерротипа. Сегодня солнце. С моря тянет ветер, Белье вздувая, словно мехи кузниц. Я на окне сушу подушки эти, Набитые пером столетних куриц. На юге летние ночи теплые, черные, звездные, луна светит, как сумасшедшая, жары нет, все дела сделаны. Во двор выносятся маленькие скамеечки и женщины усаживаются каждая у своего входа. Идет неспешный разговор, и то и дело слышится: а хосн из шеен…, а ингалэ шеен…, а мэйдалэ шеен… -- А сын ыв институте учится на все пятерки, профессор его так любит, и после окончания оставляет у себя на кафедре… -- А мой зять – он же занимает такой большой пооост – он же главный технолог ыв завод… -- А мне завтра надо проведать золовку, она что-то болеет... наверно сэрдце.. Вчера у нее было два сердечных приступа: один запорный, другой поносный.. (на полном серьезе, с большим сочувствием!) Все родные красивые, все умные… А у русских? Зять сволочь, муж идиот, сын пьет, внук хулиган, невестка блядь… И что смешно – ведь все так и есть! Соседка Надя (шикса) интересуется: -- А почему называется «синагога», в честь кого? -- Наверно, в честь синего Гоги, - отвечает мадам Векслер, чтобы отвязаться. Однажды летом в 1949 г. была у подруги – одноклассницы и узнала: есть сведения, что «будут поднимать»... Это означало – высылать... Мальчик, с которым она дружила, пришел сказать, что родители отсылают его к родным в Среднюю Азию на пока... уезжает сегодня же... Действительно, вечером мать сказала, что ночевать не будет, придет завтра. Назавтра проснулись – совершилось. Кого-то ночью на машинах вывезли с ручной кладью, только что можно взять с собой. Мать сказала: таких бедняков выселяли – нищету одну. Кого с окраин из хаток, кого из землянок.. молдован, из местных. Из знакомых никого не тронули – это ж не Россия. Я так понимаю – выслали кому нечего терять. Как было в других городках и селах – не знаю, об этом боялись говорить. И только в 90-х годах в журнале прочла воспоминания какой-то сельской молдаванки (ааа! Керсновской!), отправленной с семьей в Сибирь. Ни с того ни с сего приехали ночью, велели собраться, на поезд с конвоем – и в Сибирь, там в глухомань, в колхоз однако ж, на землю. Выжили. - Кто выжил, а кто и нет… Кто б считал? Вообще в городке интеллигенции молдавской почти не было. Была одна средняя школа молдавская и две молдавских начальных. Учителя, естественно, в основном евреи – они же трехъязычные. Но в молдавские школы мало кто шел, не хотели, все хотели учиться в русских школах, понимали, что они в России надолго. При их жизни – навсегда. ВУЗы были вначале только в столице – в Кишиневе: Университет, медицинский институт, педагогический институт, сельхозинститут, много РУ (ремесленных училищ) и техникумы медицинские. Обучение – на молдавском и русском языках – кто как хочет. Все документы на двух языках. Поэтому когда Снегур, первый президент независимой Молдовы, прямо по телевизору мне сказал, что молдавский язык при советской власти был запрещен – я аж подскочила: у меня все документы двухязычные... - И у меня тоже. Вскоре открылся Педагогический институт. В Бельцах специалисты во всех вузах были почему-то в основном из Ленинградских вузов. Как нам объяснили – это те, которые, вернувшись из эвакуации, не устроились в Л-де на работу, так как сократилось число студентов в восстановленных после блокады вузах Л-да. Остальные из Молдавии приднестровской, наверно. Так что преподавание было на высоте. Такие предметы, как история молдавской (фактически румынской) литературы, читали на молдавском языке. Преподаватель, помню, такой красавец, фамилия Левит (!), голос поставленный с картавинкой: – Лите' ату' а молдовеняскэ а'е ма'е ынсэмнэтате ын дизволта'я обштий оаменеск...[1] Вначале, в 1944 году, при получении документов кое-кто из молдаван записались русскими. Через пару лет усекли: в первую очередь в ВУЗы принимают молдаван – они были первым сортом. На оставшиеся места – остальных. Это второй сорт. Поэтому «остальным» приходилось учиться и сдавать экзамены ОООЧЕНЬ хорошо, чтобы поступить и учиться дальше. Вот тут-то местные уроженцы и сообразили, что в документах лучше иметь «молдаванин (ка)». Шутка такая была: «Мама рус, папа – рус, а Иван – молдаван». Так что бунтовать против дискриминации должны были как раз мы... Что же это за язык такой – молдавский? Никакого молдавского языка не существует в природе. Есть румынский язык. Если на нем пишут кириллицей – это молдавский... В средних русских школах было два иностранных: по выбору – немецкий или французский и – обязательно – молдавский. Французский преподавали местные учителя, которые при румынах его в гимназиях вели. Учили так – по старой памяти – что после окончания школы мы могли на нем разговаривать. Позже, через несколько лет, ввели и английский. А разговорный румынский (или молдавский – как хотите) – нужен был на базаре, надо же было объясняться, там торговали селяне, многие (но не все!) не знали русского. (Теперь давайте опустим те пару лет, когда на улицах собирали опухшие трупы, опустим пока и на время забудем... Потом расскажу). Базары были интересные: обилие овощей, фруктов, кур живых и разделанных сегодня утром — отдельно курица, отдельно потрошки, отдельно лапки, шейка, голова. Утки – помните – крррря!!! Гуси, разделанные молоденькие барашки (шкурки с них – это каракуль!), молочные продукты всевозможные, но особенно, ОСОБЕННО -- брынза, урда, каш. Это разновидности брынзы: соленая, малосольная, совсем несоленая в виде прессованного творога и почему-то обязательно в форме шара. Каш. Спросить: «Это коровья брынза?» было оскорблением или по меньшей мере обидой. Потому что коровья – это наглая подделка, до которой ни один уважаемый селянин не опускался. Сметана, сливки... Синенькие. Перцы. Гогошары. Только ради бога не путайте перцы с гогошарами! - Гогошары – те же перцы, только шарообразные, мясистые. В форме тыковки. Красные, оранжевые, зеленые. Ужасно вкусные в маринованном виде… Мука кукурузная: мамалыга – молдаванский хлеб: с ней едят борщ (как мы – с хлебом), она – второе: в одной миске шар горячей мамалыги, в другой – растопленное сливочное масло, в третьей – раскрошенная соленая брынза. Вы отламываете кусок мамалыги, макаете его в миску с маслом, потом макаете в миску с брынзой – и отправляете в рот... Вкус специфицкий.... Не запрещается облизать пальчики -- на самом деле, а не фигурально. А фрукты? Сливы, абрикосы, жардели (ради всего святого – не путать с абрикосами! Хотя это их младшая сестра-золушка) Виноград. Нет, так: ВИНОГРАД. Вы покупаете не виноград. Вы покупаете Изабеллу, или Лидию, или Мускат, или Дамский пальчик, или Европейский, или Негру де Пуркарь,... Не спешите – перепробуйте все, он из разных районов, где-то было больше солнца, где-то меньше, а то и вовсе пару дождей не вовремя. Следующий ряд – мужчины, перед каждым на длинном прилавке бочоночек. Маленький, литра на 4, из него из верхнего отверстия свисает резиновая трубка. Рядом стакан. Это молодое вино. Сначала осведомитесь: Лидия? Мускат? Чаще всего раннее – это гибрид. Вам так и скажут. И нальют полстакана попробовать. Спокойно! Продавец берет свободный конец в рот, втягивает в себя воздух и почувствовав, что вино пошло, быстро перемещает шланг в стакан. А теперь пробуйте. Не смущайтесь, так и говорите, что попробуете еще у соседа, вон там – никаких претензий. Выберете -- вам нальют в вашу литровую или какую там у вас бутылку вкуснейшего чуть густоватого свежего вина цвета фиолетовых чернил крепостью в 6 градусов. Но тем же способом. А некоторые, с бочоночками, отвечают: Мусс. Это еще не вино. Просто виноградный сок, подготовленный стать вином. Без крепости, просто попить. Наливается так же. Ну, что вам сказать... Деревни и села в Бессарабии различались по национальности их жителей: это русское село, это молдавское, а то украинское. На юге – болгарские и гагаузские. Язык гагаузский – диалект турецкого. Но все знали и молдавский и русский. – А я помню – молдаване в городе были тихие, молчаливые. В 60 годах все они ходили с ковровыми двойными мешками через плечо: берется длинный полосатый шерстяной ковер, и из него шьется такой двусторонний вьюк – спереди огромный карман, и сзади огромный карман. Женщины в любую жару – в шерстяных кофтах. Меня это поражало, ведь климат тогда был резко континентальный… (это не ламентации в стиле «раньше голубей было гораздо больше, но гадили они гораздо меньше» - нет, в самом деле я помню огромные сугробы зимой, запойное катание на санках, да что сказать – меня выпускали гулять в валеночках без калош, значит, снег был сухой и не таял всю зиму! А летом была горячая пыльная жара). А девочки деревенские ходили всегда в коричневых форменных платьях (кажется, их выдавали в школах), причем только в двух вариантах: либо платье новое, но невероятно большое, талия где-то между бедрами и коленями, либо нормального размера, но заношенное и выцветшее. Мне объяснили, что это называется «на вырост». А мужики резко распадались на два вида: молодые веселые (но трезвые) ребята в мешковато сидящих пиджачных парах кирпичного или синего цвета, и сразу же пожилые семейные отцы с корзинами и мешками и с заботой в глазах. Молодого мужчины не существовало как вида. Вообще же на улицах, в магазинах и на базаре скорее можно было услышать идиш и русский. Молдавский – реже. Книжные магазины в те времена лютого книжного дефицита и неистовой охоты за престижными книгами были забиты роскошнейшими изданиями классиков на молдавском языке издательства «Картя молдовеняскэ» - можно было погибнуть от досады, глядя на глянцевых Софокла, Плавта, Плутарха с иллюстрациями – за такие книги на русском чего бы не отдала интеллигентная публика… А на молдавском их никто не брал – кто хотел и мог это читать, читали на русском, или уж старые золотообрезные на румынском… В центре Бельц - Дворец Пионеров, директор Мария Матвеевна Горлевская. Председателем Горсовета был попервоначалу Полоз Петр Матвеич, очень заботливый, хозяйственный мужик, о городе радел, но малограмотный и от природы косноязычный, и в этом своем свойстве был хлеще Черномырдина. А М.М. Горлевская была страшная подхалимка, и когда Полоз приходил во Дворец пионеров, то в живом уголке он говорил: -- Мария, это хорошо - животные, но ведь они же срут!... -- Срут, Петр Матвеич, срут! - угодливо поддакивала она. И сама Дине рассказала. Потом Дина нам в лицах рассказывала и мы все ржали. А сама Горлевская говорила, что когда Полоз их на совещание вызывает и говорит им там что-то, ЦУ дает, она, чтобы не смеяться --" я чтобы не смеяться начинаю своего умершего в детстве сыночка вспоминать..." Еще из речей нашего председателя горсовета Полоза: "...Так давайте украшать наш город, сажать эти цветочки, эти овощные деревца! Чтобы наш город пахнул как женщина утром, пока она еще не выдохлась! Петреску! (начальник вокзала) Ты там у себя висячие цветочницы повесь вместе с директором садоводства!" – Напиши про ночные рубахи. Старожилы рассказывали, что приехавшие в 44 году офицерские жены накупили в магазинах ночных рубах с кружевами и носили их, как платья. Ведь это правда было? – Ну, было, было. Думали - это нарядные платья, они же были такие красивые, закрытые, с рукавами, на груди вставки с рюшами, шелковые, непрозрачные -- ну чисто платья бальные! На танцы ходили, но недолго, местные смеялись и потом объяснили.. Это жены офицеров, у простого народа их не было. Но, правда, быстро разобрались. – А когда «мадам» пытались их вразумить, они не сразу верили – как это так, специальное платье, чтоб в нем спать? Да еще такое красивое? Можно же просто снять верхнее и спать в исподнем? Не верите? А помните, у Севелы в «Моня Цацкес-знаменосец» русский солдафон в завоеванной Литве не верит Цацкесу, что бывает специальная бумага, чтобы вытирать задницу: «а газета зачем?» - подозрительно спрашивает он. – Читать?… - растерянно предполагает литовский еврей Моня. Да и в советских фильмах частенько (очень частенько, обратите внимание) приходится видеть, как герой приходит с улицы, стаскивает верхнее, и ныряет под одеяло! Или утром – садится на кровати, потягивается, потом берет со стула платье или брюки – и одевается, не заходя в ванную! Сколько фильмов мне это испортило… А еще я помню, что ночные горшки пытались использовать, как кастрюли. Это уже в 60-х годах. Были скандалы в магазинах - продавцы отказывались наливать туда сметану... Вот такая культурологическая мешанина. Напиши, как там было. Бабушка говорила, что была ужасная нищета. А Керсновская (та самая помещица, которую выслали ув мерзлый Сибир) писала, что ДО прихода русских было очень даже зажиточно. Сначала я не могла понять, как же так? Кто врет? Потом поняла: это советская власть за год довела их до нищеты - ведь таких, как эта Керсновская, ликвидировали... – Счас все объясню. Нет, не объясню, а просто вспомню, как и что было. В 1944 году, как только освободили Бессарабию, как я уже говорила, мы с узлами , чемоданами, подушками через плечо приехали в Кишинев, где матери дали направление в Бельцы. Еще раз: еще идет война... только что выбили одних – вошли другие... населения в городе мало, а в селах-то сколько было – столько и есть. На базаре – изобилие: селяне везут мясо, свинину, курей-цыплятей, фрукты. Дашь советский рубль – думаешь дадут 2 яблока или кучку слив... а они кидают, кидают в сумку, в фартук... за рубль! Еще рубль – пару десятков яиц, курица – не помню сколько, но мы молчали от изумления, чтобы все дело не испортить... Это в то время как в России 100 рублей стоил стакан соли .. Какие там фрукты – муку стаканами продавали, но дорого было, так покупали стаканами рожь и мололи дома в самодельных мельницах: столбик деревянный, обитый теркой, и сверху на него надевался цилиндр – тоже терка, только остриями внутрь Сверху сыпали зерно между ними и с силой туда-сюда вертели наружный цилиндр... крупная мука сыпалась вниз, в подставленный тазик. Труд адский...За день все по очереди намалывали миску муки... Варили затируху, жидкую такую кашицу... Забеливали молоком – своя коза там в деревне у нас была и огород, 15 соток давали учителям. Вскапывали лопатой – труд адский. Но климат прекрасный, а мать – биолог, урожай был обалденный: картошка, помидоры, фасоль, огурцы, просо, подсолнухи... травы еще надо было набрать насушить для козы... Хлеб-кирпичик по карточкам выдавали, сколько-то там на работающего и поменьше нам с бабушкой. Но его приходилось выменивать у солдат на мыло. Пайка хлеба – кусок серого солдатского мыла. И вот через две недели – а мы столько времени добирались на товарняках до Молдавии – мы оказываемся в раю где за рубль столько дают...... На следующее лето в Бельцах уже было похуже, это 45 год, а летом 46 года каждый день по городу с утра проезжала подвода – собирала по улицам опухших от голода мертвецов и увозила куда-то.... Разрушить легко, налаживать потом сложнее. И дольше. – Ах, да – про Стефанию Аркадьевну – это да, это поэма... Щас, вернусь в более ранние времена, а потом продолжу про Бельцы. (до войны и после – это разные вещи) реминесценция Вообще-то мы приехали в Бессарабию в 1940 году! Это было в местечке Чинишэуцы, 10 км по прямой от городка Резина, что на берегу Днестра, а на другом берегу, через мост – уже Рыбница Чинишеуцы - нет, не деревня, не село -- местечко, и тоже еврейское. Румыны-то все выехали в Румынию. (Это называется оптация – выбор гражданства при переходе территории в другое гос-во). Чисто, красиво, зелено. На квартире у местного адвоката (свой дом, 4 комнаты, 2 кухни, еще комната возле кухни – для прислуги. кладовая, прислуга. Шамис фамилия, дочка Сильва, 6 лет). Дом одноэтажный, каменный, приподнят на полуподвале, в полуподвале – припасы: варенья, соленья, маринады. Просто продукты не было нужды запасать. Большой двор-участок, там был домик – летняя кухня. Вот ванной не было, не помню, а отопление печное, печки голландские, каких мы в России не видели, там ведь или русская печь или плита в комнате, она и грела, на ней и готовили... В Резину ездили в бричке. Это уже городок. Чистота и там и там.... Столовались у соседки – собственный дом, такой же, кто - не помню, помню -- подавали обед на белоснежной скатерти, курицу сахаром обсыпали. Но мы молчали – подумаешь – сахаром! – как бы мы в России тоже сахаром обсыпаем – все, не только курицу... На площади под окнами -- в среду, пятницу и воскресенье –- базар-ярмарка. А почему в субботу не было? Аааааа! Местечко-то еврейское, кто в субботу покупать будет?! А мне до сих пор и невдомек... Съезжались селяне на подводах, с них и торговали. Чего там только не было!! Изобилие! ... В магазинах - тоже, промтоваров навалом... навалом – слово не годится. Не было «навала». Был порядок, все одно к одному, а продавцы такие вежливые, мы-то, дураки, думали, что это они так советских уважают. Даже поначалу представить не могли, что продавцы просто вежливые, как все люди там, опять же и выучены больше продать (а наши – как можно меньше, даже из того мизера, который был. Опять же – охлократия). Но вслух восхищаться и удивляться было запрещено, если спросят - говорить , что у нас в России тоже полно всего, еще и больше. Мать меня строго предупредила: что видишь -- молчи при всех... Она накупала тканей, хватала, был целый чемодан, потом в эвакуации очень пригодилось - продавали... Нас звали "советские". Советские маслинам удивлялись: сливы, - а соленые и дороже, чем свежие... И подумать - дороже, чем виноград... Художница там жила, поодаль от главной улицы, на окраине, так у нее целое имение было: домище, сад, аллея виноградная, крытая сеткой, роскошные кисти винограда свисали... В саду - мольберт. Картины помню - пейзажи маслом, очень хорошие, настоящие... Фамилию не знаю. К детям относились, как ко взрослым: вот художница пригласила именно меня, все мне показала, рассказала, угостила чем-то, фруктами наверно, занимала разговорами, как взрослого гостя. Обалдеть. Нет, были и зажиточные и бедняки – никто не врет. Цыгане По берегам рек, поодаль от населенных пунктов раскинутые шатры цыган. В городке их редко можно было видеть. Потом вдруг смотришь – нет их. А они уже в Румынии. Кочевые были. Умели как-то переходить границу при всех наших пограничных дозорах и вышках. Вскоре советская власть им кочевать запретила. По окраинам селились, как всегда, особняком. Иногда увидишь в магазине цыганку – и все. Селились по окраинам. Их как-то и не видно было. Со временем им дали квартиры во вновь построенных многоквартирных домах (городок отстраивался быстро), но коммуналок никогда не было, так как местные жители не могли себе даже представить, как это можно поселить в одну квартиру посторонних людей!! Так вот, цыгане в этих квартирах поначалу ставили брезентовые шатры в комнатах! Потом - землетрясение, 9 баллов, кажется... Шкафы прыгают, об стенки бьются, с них что-то падает, бьется, люстры на потолке раскачиваются, мы с матерью забежали к хозяевам в комнату, а они оба на тахте на Сильве лежат, чтобы если потолок рухнет, так их задавило, а Сильвочка осталась жива: Сильвочка внизу, а Борис Семенович и Роза - на ней, своими спинами ее защищают. Люстра раскачивается, гардероб раскачивается и о стенку бьется и собачка по имени Кынеле воет (Кынеле - по-румынски "собачка") Мать кричит: «На улицу, бежим на улицу!» Тут и они схватили свою Сильвочку, меня мать за руку – и к выходу. Отбежали подальше от дома, почти на дорогу, прижались друг к другу и сидим, а уже и народ так же в кучках прижукнулся против своих домов. Страшно было. Наверно, минуты 2 трясло, но нам казалось долго... После того я до сих пор безо всяких сейсмических приборов чувствую землетрясение даже в 1 балл. Бывало прихожу на работу утром в школу и объявляю в учительской: а сегодня ночью было землетрясение, 2 балла... Я-то сова, не сплю поздно. Не верят. Дрыхли. Потом по радио объявляют: ночью было 2 балла. Бессарабия – район сейсмический, там 1-2-3 балла бывает часто, на них и внимания не обращают. В Одессе летом 1989 года сидели мы со Славкой на кухне и вдруг столь наклоняться стал, я крикнула: «Землетрясение!!!», Светку на руки, Славку за руку - и мы помчались по лестнице, я только крикнула - нельзя в лифт! Славка дрожит, как лист, сбежали во двор, Светка в шали завернута у меня на руках... Так и простояли во дворе с кучей соседей; собака-овчарка с хозяевами рядом стояла и дрожала... Потом трясти перестало, подождали немного, смотрю – собака дрожать перестала и пошла в дом, говорю детям: «Все, раз собака пошла в дом – можно заходить, больше трясти не будет» Так вот опять про Бессарабию да про те времена, когда сама-то я была в аккурат как Славка. Война, эвакуация. Единственный тамошний румын пришел к нам и попросил оставить ему настенные часы -- большие, медный блестящий маятник под стеклом качался, с собой из Воронежа привезли – «все равно бросаете»... Мать сняла со стены, отдала... Там же и Фаина была, вот откуда мы знакомы. Вместе ехали в эвакуацию -- она в Курске сошла, мы - дальше, в Воронеж пробирались. –- Фаина – это отдельная поэма. Такая несгибаемая жлобиха, жилистая – старуха Шапокляк в молодости. Обалденно самоуверенная и хваткая, в то же время жадная патологически – получая немалую пенсию, и имея сына-моряка, питалась одним кефиром, а деньги все копила, копила… Кажется, она дожила до инфляции 90-х, и, наверно, все несъеденные ею пирожные так и превратились в прах не отходя от сберкассы… Бабушка то ссорилась с ней насмерть, ворчала «хамка, хабалка!» - то опять мирилась. – Да, не называю фамилию, так как она жива и здравствует в Одессе. Бог с ней. Ехали на платформах товарняков, стояли на станциях, пережидали бомбежки. Тогда говорили не «эвакуировались», а «бежали». И назывались официально «беженцы». Вернулись сразу, в 1944 году, как только Бессарабию освободили, и вот тогда Кишиневский Отдел народного образования послал мать в Бельцы. Еще шла война. – А я думала, что вас в 40 году прислал Наробраз. – Ну, конечно! Но без инструкций КГБ не обошлось . И тщательной проверки... и наказов, что можно и чего нельзя... По собственной инициативе Наробраз ни шагу не мог ступить -- а тут в бывшую капстрану, гнездо антикоммунизма и звериного оскала... что ты... – Шкрабы голодают и проч... – Да что ты! Кто бы думал о шкрабах??? Важно было своих кадров насадить и за местными проследить, а со временем и их заменить надежной кадрой... – А чего ж вы туда ехали тогда в 40-м? Просто так? – Не знаю! Так мать решила, кто мне что объяснял? Едем - и все. Ей, я думаю, предложили, многим предложили, потом шел отбор в органах, кого-то утвердили -- она и попала.. Такая практика была и после, когда я уже работала в школе, в Бельцах, вдруг объявили: кто хочет поехать работать в Мали? Нужно знание французского -- ну я и записалась, многие записались. Но из Бельц никто не попал -- своих в Москве много желающих было. Вот так это было. Комната была своя в Воронеже, дедушка ей купил, так бабушка оставалась - продала, а потом приехала к нам в Чинишеуцы. А деньги за проданную комнату положили в сберкассу, потом их во время войны выдавали по 100 руб в месяц! (Помнимте , 100 руб – стакан соли). Так что это практика их постоянная... Итак, вернемся в Бельцы. Центр городка был разбомблен, от особняков вокруг центральной площади остались только груды развали, их вскоре просто запахали танком ли, трактором – не помню уже, но на их месте были просто возвышения по бокам улицы. На этих запаханных возвышениях наставили огромные бетонные стенды – почетные доски передовиков производства, фотографии новостроек. Хозяева, разрушенных домов, говорят, уехали с румынами. Потом, через два-три года, сразу после войны, там сделали просто площадь, где воздвигли трибуну, перед ней -- цветник, по ней и проходили демонстрации. Поодаль поставили на постамент танк – памятник войне, в праздники возле него ставили пионеров в галстуках – почетный караул вроде. В центре, по Садовой улице, где чудные частные и все разные двухэтажные особняки остались целы, по другой стороне улицы был городской парк, огороженный красивой ажурной кованой оградой с центральным входом с большими воротами и боковыми – с каждой стороны. Красивый, зеленый, с чистыми скамейками в аллеях и с эстрадой в центре. Неподалеку киоск с напитками и конфетами. - Пока вокруг скверов и двориков были заборы – красивые чугунные решетки – за этими заборами цвели замечательные цветы. Это вам не петуньи! Помню одуряюще пахнувшие белые лилии – они были чуть ли не выше меня, неправдоподобно громадные, и гордые, как лебеди… Разноцветные флоксы, и диковинный, нигде больше после этого не виданный мной портулак – дивной красоты сплошной ковер из серебристо-серых игольчатых мелких листиков, усеянных пылающе алыми, ярко-желтыми, малиновыми и огненно-оранжевыми цветочками. Потом что-то стукнуло очередному выдвиженцу-градоначальнику, что-то сработало в его «органчике» не так – и все решетки в одночасье сняли. Может, план по чугуну спустили больше обычного? Но только цветники перевелись мгновенно, никто и не поверит теперь в такие лилии. Вскоре там наставили девушек с веслом, скамейки засра... ээээ... облезли под дождем, никто их не собирался красить и вообще парк как-то захирел, облез, как будто уменьшился, деревья стали засыхать и поредели, петуньи, правда, еще сажали, но в основном вокруг девушек с веслом, а у тех, видно, аллергия к петуньям была, потому что вид у них постепенно стал какой-то замерзший, облезлый и невеселый. Не могли они понять, зачем им это весло – пруда-то никакого вокруг не было. Напротив парка, через Садовую – армянская церковь. Значит, были армяне. Но после войны никаких армян я не видела, церковь не работала. - там был спортзал. А церковь была красивая, сложной архитектуры, но не с луковкой-маковкой, а с верхушкой в виде конуса или многогранной пирамиды. Видны были остатки резьбы по камню – типичной для каменистой Армении. В центре уцелели кинотеатр и рядом – драматический театр, входы рядом. Наши вскоре создали две труппы: русскую и молдавскую, так что спектакли шли на двух языках. Летом приезжали гастролеры: театр им. Комиссаржевской из Ленинграда, я у них там смотрела «Миллионешу» с Короткевич, Кишиневский театр оперетты, балет Кишиневского театра оперы и балета, был Вертинский, ансамбль еврейской песни, концерт назывался «Лахн из гэзунд» Ооооооооо! Что за публика была на этих концертах! Зал – битком, все разнаряженные, всем семейством, лица радостные: в кои-то веки их порадовали целым концертом на идиш! Это были два праздничных дня: оба дня публика была та же, хотя репертуар был тот же самый... Отгадайте, почему? Так наряды ж дома в шкафах висели, их нужно было куда-то надеть, так что оба дня были демонстрацией нарядов. Еще их надевали на свадьбы. Вэйз мир!! Что это были за свадьбы! Для них закупался на два дня ресторан, который был в аккурат у меня за боковым окном. Нанимался затейник-ведущий, обязательно, конечно, еврей и обязательно чтобы пел. Самый знаменитый и, конечно, дорогой был Миша N. Новобрачные являлись после хупы, где она проводилась – не знаю, не видела, врать не буду. Но что была – несомненно. Окна ресторана открыты, мне слышны хохмочки Миши, смех, пение: «Мишка, Мишка, гдеее твоя улыбка, полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня...» Празднество продолжалось до позднего вечера. Переодевались дамы три раза в день. И на следующий день – то же самое, разница та, что невеста была уже не в белом: она уже молодая жена, женщина. В этот день и она могла надеть несколько нарядов до вечера. Все гостьи тоже. Если вы видели хоть одного пьяного или даже под хмельком в конце этих свадебных пиршеств, можете покрасить меня в синий цвет и кормить всю жизнь гречневой кашей, которую я на дух не переношу. В институте я дружила я с Розой Дукач (теперь Пинис, живет в Реховоте). Отчества у евреев нет, так что ее маму я называла Мириам. Бывало, приду к ним 7 ноября, она поздравляет меня с праздником. – Мириам, - говорю, - какой праздник? В этот день в чулках ходить надо... Смеется, довольная. Потому что в чулках (или босой) ходить – это значит траур соблюдаешь. Артист театра Бари, породистый, вальяжный, с толстой резной тростью. –- Да! И с комнатной собачкой, на которую был выдан паспорт(!): Фамилия .......... .... Бари, Имя .......................Антон (Тоша). порода ..................Обезьяний шпицПересказывали, хохотали, это был очередной городской анекдот. Тогда никто комнатных собак и не держал, все на улице бегали -- как это собаку - и в комнате?! А еще про Бари эпизод. Он работал еще и во Дворце пионеров, вел там драмкружок. Когда уходил, спеша на репетицию, говорил: -- Дина Осиповна, голубушка, ухожу! Я всецело ложусь на вас! Как -то Дина зашла к нему домой по делу, у их шпица был запор, а они с женой дали ему слабительное. И когда Дина пришла, оно как раз подействовало. Шпиц скакал по диванам и подушкам и брызгал своим поносом, а они с женой радостно бегали за ним и, счастливые, приговаривали: -- Какай, Тошенька, какай! Тошенька скакнул дальше - псссс струей, они: -- Какай, Тошенька, какай!!! Между прочим, их дочь Анна Бари жила в Москве и была диктором центрального радиовещания. Сам-то красавец был, бывший актер оперетты. Я неоднократно слышала: "Читала Анна Бари" Фамилия Бари здесь, в Питере, известная: здесь была психиатрич. клиника Бари, остановка по пути в Урицк когда-то называлась "Клиника Бари". Потом все это уничтожили и переименовали. –- А Фридик с Диной? Один Фридик -- уже новелла. А Вагнер, не говорящий ни на одном из многочисленных языков правильно и всегда с рулоном свежих газет под мышкой на всех языках, на которых продавались в киоске газеты. Наверно и еще полно. Учителя всякие. - Помню Дом учителя с колоннами, а там зал с пианино (роялем?) и шахматный столик - меня поразило, что шахматная доска прямо на нем сделана, да еще каким-то перламутром. И там полно было каких-то диковинных чудаков всегда. – Напротив моих окон, через дорогу, был Дом Учителя с колоннами, с роялем, драмкружком и библиотекой. Библиотека хорошая там была, библиотекарь меня пускал в полки самой выбирать книги, я перечитала всю иностранную классику в журналах и все что было в книгах. Библиотекарь Данилевский (бывший зав ГорОНО) раз не вытерпел и говорит: -- Что ты все какую-то ерунду читаешь? Взяла бы лучше Залыгина или вот Замойского! Да, так вот та самая Дина – методист в Дворце пионеров. Муж её – Фридрих Моисеевич, преподватель французского языка в школе. 15 лет жил во Франции: мать его туда послала доучиваться во Францию и совершенствоваться во французском языке. Это было до 40 года, когда Бессарабия была румынской. Поехал, дядя там у него жил, в компартии Франции тусовался , поступил Фридик в гимназию. Ррррраз – Бессарабия переходит к России, ДДДввва – война, мать бежит в Среднюю Азию, сын остается во Франции, которую вскоре оккупируют немцы. Он бежит в Испанию, нанимается работать на ферме..... Тррррри! В кабачке его подпаивают парни и записывают в Иностранный Легион. Так он оказывается в Касабланке. Через год бежит оттуда, пробирается пешком во Францию, попадает в госпиталь, документов нет, говорит, что он араб (они тоже обрезанные) и как-то выживает на черных работах. Его дядя и он помогают Сопротивлению,, вступают в Компартию Франции. После разгрома фашистов хлопочет о возвращении в Бессарабию... Разрешают только после смерти Сталина, кажется, а может чуть раньше, уж не помню. Может, вы думаете, что ему, участнику Сопротивления, члену компартии, разрешили быть членом КПСС? Может, отметили как героя, дали работу? Щазз! Вначале единственной его работой, на которую его приняли было копать ямы под телеграфные столбы. Местные евреи потихоньку не то чтобы злорадствовали, но недоумевали: мог остаться во Франции, а приехал в этот ад... Вот пусть и копает, придурошный. Потом со временем он закончил заочно французский факультет, дали работу учителем. Женился на Дине, родился сын Моисей (Муська), это сейчас он Моисей, изобретатель, инженер, кончил авиастроительный институт. А тогда, мальчишкой был страшный шалопай и всегда что-то несуразное выдумывал. В классе организовал конкурс: кто придет на урок физкультуры в самых длинных трусах.... Попал в больницу по аппендициту – в операционную вошел на руках... Учительница молдавского языка его невзлюбила. Он ей однажды сказал, что сочинил стихотворение для стенгазеты и попросил сказать, как, подойдет оно. И прочел стих Маяковскго как бы свое: Вот этот: А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? Ну, молдаванка раскритиковала его, сказала, что это полная чепуха... В классе стояла напряженная тишина....... Тогда он предложил ей для сравнения стихотворение Маяковского: Стой, прохожий! Вон из кожи! Ведь ты рабочий, Ты мне поможешь! Зайдем и дернем Со мной по кружке Нашего советского пива! Отрубим буржую короткие ручки, Которые буржуй запрятал в брючки, А брючки Они ведь тоже Их пролетарской кожи! Сплотимся и грянем в едином ударе, Чтоб нашу жизнь Не прожить даром! Насколько молдаванка разругала первое, настолько восхитилась вторым, после чего Муська скромно сказал, что первое – Маяковского, а второе – его... Класс гоготал, молдаванка вылетела из класса и после такого «просака» любить его больше почему-то не стала... Однажды он проходил мимо стройки и с верхнего этажа ему на голову упал мешок с цементом, видимо, порванный и неполный. Домой пришел – вся голова в цементе, Дина прибежала испуганная: –- Что делать?! Ведь если я ему сейчас голову начну мыть – цемент же затвердеет прямо у него на голове!.... – Ну и что, - говорю, - прочная будет! Отлично! Вскоре мы с Димкой придумали хохмочку. Фридик Мильгром приехал из Франции, Муське упал на голову цемент, Маранда (прозвище Марии Матвеевны Горлевской, директора Дворца пионеров) там что-то чудила, все новые кружки да ансамбли пионерской самодеятельности придумывала ... Магнитофоны тогда были катушечные, запись на бобинах. И можно было звук пускать через приемник. Так... Маг – на подоконник за портьеру, звук – в приемник, щас устроим к их приходу передачу «Би-би-си»... Так и соорудили. Приходят они все втроем к нам как-то вечерком, тра-ля-ля, хуе-мое-пятое-десятое, то-се.... – А что там по радио интересного, - говорим между прочим, – ну-ка послушаем! И включили. «Говорит Лондон. Передаем сводку новостей дня. Париж, 11 октября. Французская государственная полиция разыскивает гражданина Фредерика Мильгрома, который в 1945 году принимал участие в ограблении Французского Национального банка и в числе нескольких злоумышленников скрылся в неизвестном направлении. Как сообщает корреспондент газеты «Юманитэ», по неофициальным данным Фредерик Мильгром в том же году бежал в Камбоджу с известной мадридской куртизанкой (примечание, чтоб был понятен эффект: у него там во Франции была любовница испанка, о чем Дина в курсе), бывшей любовницей генерала Франко. В настоящее время Фридерик Мильгром находится в Советском Союзе, где занимает незначительное положение. Французские власти требуют у Советского Союза его немедленной выдачи. (Динка в шоке, мы испуганы, что у нее будет сердечный приступ – начинаем ржать... Еe отпускает) (перебивка, след сообщение) Дина все еще бледная. Новости науки. В советском союзе изобретен новый метод укрепления черепной коробки человека Это открытие случайно сделал Моисей Мильгром, голова которого, зацементированная особым способом, безболезненно выдерживает удары трехпудовой гири, наносимые ему матерью, а также удары скалок, палок, балок и мешков с цементом, наносимых ему одноклассниками. Цементирование головы дает возможность в военное время обходиться без касок, а в мирное время применять голову вместо копра. Советский Союз держит метод цементирования головы в секрете. Родителям Моисея Мильгрома присуждена Ленинская премия. Уникальный ребенок будет демонстрироваться на промышленной выставке в Москве. Сообщение из Тель-Авива. Как сообщает наш Израильский корреспондент, в Тель-Авиве было задержано неопределенное существо неопрятного вида с хриплым лающим голосом. Исследования показали, что существо относится к классу Маранд, семейству Горлевских. Существо было задержано при попытке реорганизовать один из публичных домов вo Дворец Пионеров. Бен-Гурион и Голда Меир обеспокоены данным инцидентм. Господи, это все описывать - долго можно.... Другой мир -- и по времени, и по месту, и по быту, и по культуре ... Как в той рекламе: не в этой жизни... – А еще было бы очень славно описать Стефанию Аркадьевну и Дмитрия Дмитрича. Это само по себе - поэма! А я мало что про них помню фактического. Так, одни эмоции - пряничный домик "милый, милая", садик-палисадик с кулубникой... Радиоприемник "Телефункен"... В общем, что-то непередаваемое там было. Не наше. Дмитрий Дмитриевич и Стефания Аркадьевна Ротарь. Дм.Дм. поначалу-то был назначен управляющим городским банком – он имел соответствующее финансово-коммерческое образование. Потом, когда привезли своих советских, его, конечно, сняли и назначили рядовым экономистом в этом же банке. Красавец-румын. Жена – Стефания Аркадьевна, собственно от рождения была Фаня Абрамовна, но там была (еще при румынах) какая-то неземная любовь, и она, чтобы с ним пожениться, крестилась (молдаване и румыны – православные) и стала Стефания Аркадьевна. Мы никогда не видели, чтобы местные евреи с ней общались. Только по работе – она была учительницей начальных классов в молдавской школе – как при румынах, так и при советских. И только ее единственная подруга Циля Павловна приходила к нам с ней повидаться, узнавая, когда она у нас будет. Ни на улице, ни к ней домой – никогда. В свои 49 лет Стефания Аркадьевна была такой красавицей и такой моложавой, что солдатики ей вслед говорили: «Красивая девчонка...» И он тоже до самой смерти был благородно красив... Обращались они с Дм.Дм. друг к другу только «милая», «милый». Мне кажется, она никогда не пожалела ни о родных, ни о знакомых -– он сумел заменить ей всех, равно как и она ему.. Дмитрий Дмитрич потом, присмотревшись к советским, к их одежде, говорил: – В Советском Союзе женские чулки делают так: вяжут такую длииинную трубу, потом делают так: - и он показывал пальцами, как ножницами разрезают эту трубу на части. - И с одной стороны зашивают... Был у них сын Юра, когда мы приехали, он был в 7 или 8 классе, для меня он был настолько взрослый, что мы не общались совершенно. У него была своя комната (!), с нами – вежливое «здрасьте» - и в свою комнату, не знаю, замечал ли он меня вообще. Их собственный дом был на Садовой улице, сразу за пересечением ее с ул. 28 июня. Это был одноэтажный особняк в форме буквы Г. В короткой загогулине была кухня, кладовая, комната для прислуги, в длинной – столовая, спальня с двумя кроватями рядом, большим зеркальным шифоньером, туалетом, козетками, прикроватными тумбочками – и с радиоприемником! Телефункеном с зеленым кошачьим глазом: при хорошей настройке зрачок кошачьего глаза сужался в линию. С ума сойти. И еще раз с ума сойти – прекрасная библиотека дореволюционных книг на русском языке! Классика иностранная и русская и Мережковский! И Достоевский! И еще черта в стуле, о чем можно было только мечтать! А какое иллюстрированное издание «Фауста» Гете! Все перечитала. Что мне мебель, серванты, стол с белоснежной скатертью, все это я видела в Чинишеуцах. Говорили они на таком чистейшем русском языке, еще том, дореволюционном, какой я слышала уже после перестройки, когда к нам в Россию стали приезжать из франции эмигранты из русских бывших. Как они говорили! Не бэкали- мэкали, не говорили «нАчать», «о всём» вместо «обо всём», хамское «да ты что!» вместо «Да что вы!», «сосиськи» и «как бы». Ничего у них не было «как бы» -- у них все было настоящее... – А еще про Стефанию Аркадьевну помню - как она варила варенье из смородины и вынимала косточки! Иглой! Представляете? Огромный таз черной смородины, ягод – как звезд на небе… И от каждой надо отстричь маникюрными ножницами чашелистик и вынуть иглой микроскопическую косточку, не раздавив ягоды! Уму непостижимо. Для нашего торопливого кое-какерского быта – это как легенда. И правда другой мир. А еще у них подавали диковинное и очень вкусное блюдо – молодая картошка и молодые стручки фасоли в сметане. С укропом. Необычайно экзотично! Потом они переехали в домик на окраине. Не знаю, почему. -они продали тот большой и купили меньший, потому что Юра женился и жил уже в Кишиневе. Он и сейчас там живет - врач Юрий Дмитриевич. (Юра! Ау!!! привет тебе от меня! Изольда) Там было всего две комнатки, кухня-кладовая – что ли? – и столовая на веранде. На окнах веранды – крахмальные снежно-белые занавески. Крахмальная скатерть, цветы. В комнатках роскошно не было, но было безукоризненно чисто, красиво и как-то так… не по-нашему. Старинно, что ли? Молдавские шерстяные ковры, тканые, без ворса, крахмальные салфетки-накидки, вазы. А в спальне – опять же две кровати под покрывалами и старинный мраморный умывальник типа «мойдодыр» с большим красивым кувшином. А еще у них был там садик. Крошечный такой садик, с единственным деревом – раскидистым высоченным орехом, грядками картошки и помидор, и самое интересное – клубника особенного сорта: огромные (надо было кусать!) и бугристые светло-розовые ягоды. Сорт «Виктория», наверное, в честь внучки – такой же большеглазой и фарфоровой красавицы, как бабушка. И, конечно, цветы. Те же громадные белые лилии, флоксы, китайские пионы, георгины величиной с кочан капусты и огненные садовые маки. Каждый раз, когда мы уходили, Дм.Дм., невзирая на крики бабушки, что жаль срезать такую красоту и не надо, вручал нам букет. Его приходилось на ночь выносить из комнаты – цветы пахли так, что спать в одной комнате с ними было просто невозможно, кружилась голова… -– Мать сразу по приезде в 44 году назначили инспектором ГорОНО. Организовывались школы: сначала 2 средние русские, одна молдавская, несколько начальных, средняя железнодорожная. Занятия начались с 1 сентября, как и положено, все предметы и учителя были укомплектованы в большинстве из местных учителей гимназий. Русский язык и литературу вела Андросова Евгения Георгиевна, замечательный преподаватель, эрудированная, знающая. Молодая, наверно, только что окончившая институт там где-то в Росии, если жива – дай бог ей здоровья. Историю средних веков вел Ион Ефимыч Штеренталь, это был класс! Он знал все! Историю – всю, оставался с нами после уроков и помогал по всем предметам: по французскому, немецкому, молдавскому, по математике, в старших классах вел логику и психологию, . А по специальности-то был юрист, адвокат, закончил ясский университет и стажировался кажется в Сорбонне. – Я тоже застала его! Он вел у нас историю Древнего Мира. Он был уже такой древний и такой «не наш», всегда в сером костюме-тройке, и вел замечательно – казалось, что он просто помнит битву при Акции и сражение при Саламине… – А еще инспектором ГорОНО был из местных, но еще из тех российских русский, Рябошапка. В конце учебного года на весенней городской учительской конференции с трибуны задал вопрос: – Товарищи что это за зарплата у учителей!? Ее хватает только на сигареты! Тут же сняли с этой работы и перевели в учителя начальных классов. Но никаких репрессий. В центре города было две церкви: в самом центре – очень красивая, огороженный чистый двор, насколько построек вдоль улицы – там жили служители, наверно, а поодаль, в другом конце церковного двора – часовня, открытая, красивая, днем можно было посидеть там почитать или просто посидеть с подругой или без . Гадостями не исписана, хуями не изрисована – стояла в первозданной чистоте. Большой зеленый двор открыт, я через него в школу ходила, поскольку школьный двор был смежным с церковным. По православным праздникам в церкви шла служба, можно было войти послушать -- никто не запрещал, не следил за нами. Ну, мы-то, советские, были атеииисты , так что заходили так, из любопытства, а местные детей крестили, венчались. Но уж в пасхальную ночь – оооо! Это было развлечение для нас. Служба, внутри полно верующих местных, вокруг местные во дворе сидят с корзинами, узелками куличей, ждут, когда в полночь начнется освящение, ну, и мы ждем – интересно – а пока бегаем вокруг вдоль ограды, когда еще можно всю ночь прошастать и чтобы родители не беспокоились. Потом – освящение, ради баловства становишься в ряд, мимо попа проходишь – он тебе на лбу мокрый крест нарисует – зачем, что это означало – не знали, а так, интересно. Домой являлись под утро. Никаких запрещений, ни от кого ни звука – понимали, что это так, развлечение: Ну, а для кого не развлечение – это их дело. Впоследствии, лет через 10-12 по инициативе одного учителя-географа церковь эту конфисковали, все внутри забелили и сделал он там краеведческий музей. Вскоре умер, между прочим, мучительной смертью от рака. Вторая церковь была как бы собор что ли, там колокольня рядом высокая и иногда звонница звонила, люди шли туда – это уже верующие. Там за ней и подворье было. За городом же, на Пэмытенах (Так называлась одна из окраин города от слова пэмынт – земля) был епископат. Очень красивый дворец с усадьбой. При румынах это была резиденция епископа. А советские потом сделали там селекционную станцию и выводили на тех землях какие-то новые сорта чего-то там. Кстати о том, что не было доносов, арестов и репрессий по пустякам. Когда я уже работала в школе, был у нас ученик Виктор Правда. Фамилия такая -- Правда. Как-то директорша поручила ему 6 ноября прочесть на общем школьном собрании доклад про 7 Ноября. Ну, перед собранием он пришел за текстом. Завхоз входит в учительскую и говорит: -- Там Правда за брехней пришел... Посмеялись, хохмочку передавали из уст в уста, но на том и кончился анекдот. .. Доносчиков не было. Не в коммуналках росли-то. Да, про доносы даю слово уже следующему поколению: Но все же совок постепенно брал свое… Уже в 70 годах я столкнулась во всей красе и с доносом, и с КГБ. Были у нас в школе, классом младше меня, два еврейских мальчика, Алик и Боря. Круглые отличники, не просто отличники – невероятно, незаваливаемо хорошо учились. Олимпиады, все. Боря объяснял мне: я же еврей, я должен делать все так, чтоб нельзя было подкопаться… Попутно он излагал мне теорию Бен Гуриона о том, что галутные испытания послужили для евреев как бы естественным отбором, укрепляющим нацию – теперь я нечто подобное и у А.Воронеля прочитала. Вообще они оба, невзирая на юный возраст, были большие и идейно подкованные сионисты. Под впечатлением долгих бесед с ними я раздобыла «Иудейскую войну» Фейхвангера и все пошло прямо в подкорку. А Алик, помимо безупречной учебы и олимпиад по всем предметам, еще тащил на себе всю общественную работу школы, все показушные мероприятия (которыми мы, неевреи, не очень-то хотели заниматься!) , сборы-шморы, линейки, речевки и пр. и пр. Ведь надо было зарабатывать хорошую характеристику для поступления в ВУЗ! И, конечно, они оба, как тогда говорилось, «шли на медаль». Понятно, что для евреев существовала (это был лютый по государственному антисемитизму в СССР 73 год – тогда шутили: «для читающих справа налево 73 год считать 37-м») процентная норма на медалистов и на прием в ВУЗы. И в том же классе был еще один претендент на медаль, но трубой пониже и дымом пожиже – некто Додик. Учился он не блестяще, пятерки вытягивал папа – учитель в той же школе. И вот этот самый Додик похитил у этих ребят страшно сказать что – учебник иврита! И ничтоже сумняшеся (он, или папа-учитель, это уж я не знаю) отнес в КГБ. Что тут сделалось!.. Я думаю, пара-тройка гебистов таки получила тогда лишние звездочки на невидимые погоны за раскрытие «сионистского заговора» в лице двух 15-летних детей. У них даже обыски дома были – и нашли еще их личные дневники, где, между прочим, вычитали и такое: «учу историю КПСС, надо знать врага в лицо». Ух, какой был шум! Времена, правда, были вегетарианские – детей уже не сажали. В школе, конечно, состоялось заклеймительное комсомольское собрание, исключили их бодренько, деловито и безо всякого упоения, и никаких аттестатов им не дали – выпустили блестящих отличников со справкой «прослушал курс 10 классов». Во времена всеобщего среднего, когда аттестат получали даже конченные бандиты и дебилы, да вкупе с не-членством в комсомоле – это был такой «волчий билет», который всякий ВУЗ исключал начисто. Алик с родителями уехал в Израиль сразу же. И самое смешное – писал нам оттуда, что трижды в день благословляет всю эту историю, потому что без нее родители бы еще сто лет прособирались… А Боря уехать сразу не мог, какой-то там у родителей был допуск – они трудились на бельцком военном заводе. Но потом тоже уехал, и следы их на этом затерялись. Мне очень хочется, чтобы все у них в Израиле сложилось хорошо, да я думаю, так оно и было, потому что их влекла туда не корзина абсорбции и машканта, а чистый энтузиазм и желание «если надо - копать землю». – Летом город пустел. Каникулы, жара 35-40*, духота, речушка маленькая, илистая, для купания негодная. Вся интеллигенция уезжала в Одессу, на море, конечно. Отдыхала вся еврейская интеллигенция ыв Аркадии, а русские в основном на Фонтанах или в парке Шевченко. Потом кто-то съездил в Карпаты , в Трускавец и в Яремчу. В следующие два-три года Яремча была в моде. -- Ну, где вы отдыхали ? Ыв Яремче? Мы тоже, а майне швестер ыс детьмми ау плекат ын Ялтэ, они очень довольны... Циля вар эйх ин Ялта...[2] За годы советской власти Бельцы выросли в промышленный город: 3 маслозавода, спиртзавод, огромный военный завод им. Ленина, страшно секретный, о котором все от мала до велика знали, что там делают эхолоты для военных кораблей, меховая фабрика, завод электроарматуры и электроприборов, завод строительных материалов, цементный завод, швейные и трикотажная фабрики, республиканская селекционная станция , педагогический институт, медицинский техникум, музыкальная школа... А сколько студентов-бельчан училось в кишиневских вузах... Так что люди без конца сновали между Кишиневом и Бельцами. От Бельц до Кишинева 130 км, есть поезд прямой, есть проходящие, с автобусной станции ходят автобусы по расписанию, но автобус почему-то идет долго, - часа 3 с остановками в Оргееве, еще где-то. Там же на автобусной станции стоят такси – наберется 4 человека – машина сразу отъезжает и через час- полтора вы в Кишиневе за те же 3 рубля. Утром можно встретить знакомого в Бельцах, днем – его же в Кишиневе, вечером – его (или ее) же – опять в Бельцах. – По-моему, мы сегодня уже встречались, -- шутка такая, юмор. Но был в этой возможности один важный секрет. В маленьких Бельцах вы все на виду, так что для адюльтера ну никаких удобств. Иное дело – командировка. В командировке в Кишиневском учреждении нужно быть с утра. Поэтому вы уезжаете как бы с вечера. На самом деле товарищч проводит ночь у подруги, бежит в 6 утра на такси и тут же уезжает. И как штык к 9 он там, где ему положено быть. Из Кишинева, сделав все дела, он уезжает вечером, но домой он приезжает как бы утренним такси или как бы даже автобусом. Знаю случай (с моей ближайшей подругой, называть не буду), когда ее возлюбленный, естественно, женатый, учился в институте в Кишиневе заочно и дважды в год уезжал на сессию. Но каждую ночь ночевал в Бельцах.... И каждое утро без опоздания присутствовал на лекциях на сессии в своем вузе в Кишиневе. Кишинев к 50-м годам из провинциального одноэтажного города с домишками –мазанками превратился в большой действительно столичный город, застроенный 4-5-этажными домами, гостиницами, кинотеатрами, замечательным краеведческим музеем в молдавском стиле, с орнаментом, купальной зоной с озером, с институтами, университетом, парками, театрами, Академией Наук., аэропортом. Железнодорожный вокзал и публичная библиотека – строения архитектора Щусева. Вокруг – новые районы с многоквартирными домами из светло-желтого котельца – местного песчаника. Здания в центре обвиты виноградом – не диким, а самым что ни на есть настоящим съедобным, правда, никто его не рвал, так как на рынке он лучше, много сортов и дешево. Город очень светлый, теплый и веселый. В центре, в парке – действующий собор. По сравнению с довоенным его было просто не узнать. Тогда тротуары были деревянные! в 44 году в Кишиневе мы на несколько дней жили у местных (видимо, гостиниц не было - Кишинев был сильно разбит). Домик белоснежный, маленький, удобства вдали двора и помойная яма там же. Когда я хотела выбросить какой-то мусор, выйдя из домика, прислуга сразу уследила и сказала: -- Афарэ, афарэ, ла помойка! Так я узнала первые слова : афарэ - во двор, на двор. А не бросать где попало! А сообщение – брички с кучером! Позже – трамвайчики такие маленькие на узкоколейке, а к концу 50-х уже троллейбусы. И все-таки ощущалась провинциальность. Хотелось в большой культурный центр. Где-то в 60-х годах мы решили переезжать в Питер. Спрашиваем пятилетнюю дочку: – Ирочка, как, будем переезжать в Ленинград? – Надо подумать, – серьезно отвечает она. – Может, это какая-нибудь дыра! Добавлю еще к теме адюльтера, или шашней на стороне. Нет, было, было, конечно и в городе. Было даже 2 развода! В еврейских семьях! Это мои сверстницы Э. и С. Им молча сочувствовали, родители были в молчаливой печали, но вслух об этом никто не рассуждал, не сплетничал – это дело горестное, семейное. Семейная сцена ревности гениально описана у Веры Инбер в рассказе «Соловей и Роза». Портной Соловей и Роза – его жена. Сынишка Изя качается на деревянной лошадке, а мама ревнует. «Портной Соловей с сантиметром на шее кроил и напевал Песнь Песней царя Соломона: -- Напоите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви… Роза молчала, но так страшно, что Изя начал плакать, уверяя, что его укусила лошадь…» У мужчин были, конечно, интрижки, были даже (редко!) постоянные любовницы, но семья не страдала, нет! Жена, дети у еврея – это святое. Жены часто знали об этом, но относились к этому так, как будто этого нет – и все. Был даже такой анекдот. Гуляет еврей с женой в выходной по городу и говорит жене: -- Видишь вот эту в синем платье? Это любовница моего начальника. А вон та, видишь, с шарфиком, - это любовница нашего директора. Идут дальше. -- Смотри, вооон справа навстречу блондинка? И смущенно: так это моя любовница. Жена рассматривает ее внимательно и удовлетворенно говорит: -- А наша-таки лучше всех. А был еще такой случАй.
|
Надю я видела много раз, это была женщина лет под 40, симпатичная, русская, деревенского типа – курносая, с шестимесячным перманентом, говорят, работала где-то не то медсестрой, не то нянечкой.